Александр Никишин - Инкубатор, или  Необыкновенные приключения Юрки Гагарина

— А-а, — машет баба Маня презрительно рукой, — писа-атель!

— Писатель? А чего не спит?

— Юрка-то? — Та машет рукой. — Да потому что — гулёна! От бабы, наверное. Я те так скажу, но только между нами, никчёмный он человечишко. Художник от слова худо. Пишет, пишет, а никто его не печатает.

— Почему?

Бабка пожимает плечами:

— Видать, плохо пишет. Или с ошибками.

— А он из какой квартиры?

— Так из девяностой же!

— Диагноз понятен, — говорит Чирик. Всегда надо знать, откуда может исходить опасность. Бабка вздыхает:

— Нет, но такой дурак, прости Господи. Я ему: здравствуй, Юра, а он: здравствуй, Маня, ночь прошла? Я ему: прошла, прошла, милай. А он: ночь прошла, одевайся и пошла! Ну не дурак ли? — она крутит пальцем у виска. — Это, говорит, мой учитель сочинил, большой знаток женской психологии. Так вот, что я тебе скажу, сынок, как тебя, кстати, кличут?

Чирик поперхнулся баранкой.

— Меня-то? Это… А, Петей, — соврал, не поморщившись.

Настоящее имя Чирика — Вячеслав. Так его нарекла мамаша-алкашка Шпитонкова Клавдия Сергеевна в честь Вячеслава Тихонова, знаменитого артиста. Когда шёл сериал «Семнадцать мгновений весны», мама Чирика капли в рот не брала, переживая за жизнь штандартенфюрера СС Штирлица. Зато по окончании так оторвалась, радуясь, что всё хорошо кончилось, и её любимый Тихонов ушёл невредимым от фашиста Броневого, что прямиком угодила в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий). Там за решёткой и родился в 1985-м Чирик, точно в день объявления горбачёвского «сухого закона».

Мать, правда, не помнит, от кого родила — может, от санитара, может, от охранника. Судя по тому, что Чирик страстно любит деньги, а главное, умеет их считать, не исключено, что и от тамошнего бухгалтера.

— Я иногда думаю, Петюнь, — шепчет ему бабка на ухо, — что он, Гагарин-то, тово, этово.

— Какой Гагарин? Космонавт? В смысле, «того-этово»?

— Да Юрки нашего фамилиё, как у Гагарина! Однофамилец он! Я думаю, что не в своём он уме, этот кобелина! Зато девок таскать горазд: это, говорит, баб Маня, по работе, я им книгу диктую. А я ж вижу — прости, Господи, прошмандовки уличные, молдаванки, хохлушки, они и русского толком не знают, диктует он им! Знаем, как он там диктует…

— На каком, говоришь, 96-я? А, баб Маня? — прервал её Чирик. Пора, как говорится и честь знать, пока не застукали! Уже в лифте обнаружил, что по инерции спёр бабкин кошелёк. Заглянул — пятьсот рублей и мелочью около ста. Вернуть, что ли, на обратном пути, подумал Чирик. Хотя не в его это правилах: что упало, то пропало, пардон, мадам, зачем варежку разевали!

Если бы знал Чирик, что обратного пути не будет, если бы мог заглянуть вперед, бежал бы он из этого дома быстрее лани. Что-то ему подсказывало: стой, Чирик, не входи в лифт! Довезёт он тебя до беды.

Не послушал, вошёл и быстро нажал кнопку 22 этажа.

Глава 6

Наташка

Как ни странно, но после «дольче вита» во всех ниццах, каннах, парижах, на островах Индийского океана и в Нью-Йорке, откуда она не вылезала до этого, или отдыхая от нечего делать, или занимаясь шопингом, простая жизнь за прилавком «Продмага» её нисколько не разочаровала. Наоборот, Наташа втянулась, восстав, что называется, к жизни. Видимо, мамины гены напомнили о том, кто она и из какого вышла сословия. Мать её в советское время работала на дому портнихой, и, обшивая с утра до вечера Останкинский район, фактически содержала и мужа, и дочку, мечтавшую о балетной карьере.

Благодаря матери Наташка умудрилась поступить в балетное училище в районе Фрунзенской набережной, откуда вышли и Бессмертнова, и Максимова, и Вишнева, и дочка Мариса Лиепа. В те годы директором была Софья Головкина, балерина в прошлом. Та была умелой и хитрой администраторшей, ладила с любой властью. В советское время — с коммунистами, в перестроечное и бандитское смогла сохранить и штат преподавателей, и само училище. Цинично принимала на учёбу не переспективных деток «больших» людей и те Христа ради помогали училищу. Кого только не видели аудитории школы! Внучку Горбачёва, дочку Хазанов, тут училась родственница знаменитого Япончика, а также дети безымянных боссов с тугими кошельками.

Но Наташа не выдержала балетной муштры. Уже через полгода возненавидела и балет, и училище, и перевелась на вечернее отделение Института культуры изучать рекламное дело. «Комсомольская правда» объявила среди девушек конкурс «Будь стильной с «КП». Послала туда свои фотографии. Еще в конкурс «Леди mail.ru». Везде напечатали, после чего её завалили предложениями руки и сердца. Много было писем из мест заключения, особенно от тех, у кого заканчивался срок отсидки и кто готовился к выходу на свободу, мечтая не столько о создании семьи, сколько о красивом женском теле.

По объявлению пошла на пробы российско-какого-то фильма о Древнем Риме. Очередь из смазливых девчонок выстроилась по всей Брестской до Белорусского вокзала, все хотели стать звёздами. Режиссёр с фамилией не то Толстой, не то Толстый, повизгивая от вожделения, предложил сразу раздеться, лечь и раздвинуть ноги. Мол, так надо для фильма, где жёны патрициев спариваются с рабами на глазах у народа Рима по приказу сошедшего с ума императора Калигулы.

Складно изложив сюжет фильма Дзеффирелли, продюссер быстро-быстро снял грязные штаны и обнаружив жирные лоснящиеся ляжки и огромный эрректированный член, полез к Наташке целоваться. Получив кулаком точно в глаз, отлетел в угол, ударился головой об стенку и затих.

На столе стояла бутылка початого коньяка «курвуазье». Наташка отпила большой глоток, а остатки вылила на бритый режиссерский череп: «Охолонись, Калигула!». Взяла брюки, наступила на одну штанину и дёрнула за другую. Обе половинки кинула Толстому: укройся, говнюк!

Потом пришлось спасаться от погони, высланной оскорблённым продюссером, пришедшим в себя без порток. После «проб» на Брестской, Наташа твердо и бесповоротно решила завязать с кино. Поступила на работу в крошечное рекламное бюро, которое, правда, уверенно дышало на ладан. Его директор много лет пытался выкарабкаться из финансовой ямы, ярко иллюстрируя расхожую мысль, что самая глубокая пропасть — финансовая, в неё можно падать всю жизнь. Постоянно пребывая в поисках денег для отдачи предыдущих, судя по всему, немалых долгов, сделанных на рулетке еще в те годы, когда казино в Москве плодились, как кролики, он не очень-то заглядывался на своих работниц, которые все были для него на одно лицо и отличались только количеством денежных знаков, которые он, к своему неудовольствию, должен был им выплачивать ежемесячно.

Его это страшно нервировало, а Наташке такой шеф и был нужен, она уже устала от приставаний мужиков, от сальных предложений не очень решительных и наглых хватаний за все места тех, кто понаглее. Как правило, такими были те, кто или побогаче, или из грязи в князи.

А дальше случилось то, что и должно было случиться по логике сюжета Наташиной жизни. Банк её будущего мужа сделал заказ на рекламную компанию. Наташкин шеф, уже ни на что не надеясь, — пан или пропал, — решил поучаствовать в тендере на создание нового имиджа большого банка. Наташке поручили взять интервью у директора, чтобы снять кое-какие вопросы. Шеф накручивал её перед визитом:

— Наташа, войди в моё бедственное положение! — заламывал он руки и прикуривал сигарету от сигареты.. — Это мой последний и решительный бой! Это мой призрачный шанс выжить. Если мы не выиграем, я сойду с ума! Я просто повешуся! Но ты не радуйся, потому что перед этим придётся закрыть нашу богадельню, а сотрудников, и тебя, кстати, в первую очередь, я буду вынужден выкинуть на улицу.

Естественно, Наташка очень волновалась перед визитом. Банк был в топ-десятке самых крутых в России, и среди его клиентов значился даже Государственный концерн «Газ-Нефть», не говоря уже о сотне более мелких, но по-своему солидных клиентов.

Нарядилась в свои лучшие тряпки, надела каблуки, подвела глаза, а непослушные волосы собрала в высокую башню, заколов её шпильками. Красивая, стройная, похожая на Одри Хепбёрн в фильме «Римские каникулы», пришла к банкиру, молодому и наглому красавчику с пухлыми девичьими губами и глазами неутолённого самца. Его роскошный кабинет с красной дорогой мебелью и видом на Москва-реку и Кремль, помещался на последнем этаже нового здания в районе престижной Пятницкой улицы. Видимо, у него совсем не было времени, потому что ровно через минуту, махнув рукой на интервью, банкир, перешёл с Наташкой на «ты». Ещё через минуту предложил заняться сексом прямо на толстом персидском ковре, положив на её коленки пачку в десять тысяч долларов.

— В порядке шефской помощи, — пошутил при этом.

— Вы ошиблись, — сказала она, глядя в его бараньи глаза, — я вам не девочка по вызову. И я пришла по делу.